ДНЕВНИКИ

У Жемчуга рухнула жизнь. Вся. Собачулька в тяжелейшей депрессии. Когда Мишель выходит из домика, а выходит она теперь стремительно, реактивным молчаливым снарядом врываясь в комнату, Жемчуг забывает как дышать, тихо отползает в туалет и зашивается за унитаз. В общем, там ей теперь определено место, пока у мамани не отляжет от сердца. Свергнутый с пьедестала любви выколупанный из-за унитаза ребенок на коленках лежит тихо, каждой клеточкой своего маленького тела отправляя в космос сигналы несчастья. Никто ее больше не любит. Мама в считанные часы стала фурией, все остальные, уходя из дома, почему-то запирают ее одну в комнате. А как объяснить маленькому существу, что это делается не со зла, а чтобы защитить ее, маленькую, от невменяемой мамки, и маму тоже защитить, зачем ей лишние нервы, когда она и так во всех сейчас видит в первую очередь врагов, опасных типов, стремящихся отобрать ее драгоценных малявок, ну и ради самих малявок, им тоже не весело будет, если гормон мамке стрельнет промеж ушей и она начнет их таскать в зубах по дому, ища новое логово.

Ровного и спокойного процесса у нас так и не получилось. Начиная с того, что наша ветеринар именно в нужный нам момент слегла с температурой и заканчивая тем, что все пошло наперекосяк. На столько, что в одиннадцать вечера я загрузила двух отказывающихся жить щенков, завернутую в полотенца Мишель и напряженного Плюшевого в машину и рванула через весь город к еще одному знакомому ветеринару в круглосуточную ветеринарку. В машине, у меня на коленках, родился еще один щенок, который тоже отказался пищать и хватал воздух, как рыба, выброшенная на берег из воды. А уже в коридоре ветеринарки, опять-таки, на моих коленках, родился четвертый. И все это в пугающей тишине. Но тут уже к нам подключился врач. И в его руках щенок, такой весь никакой, вдруг громко запищал. И за этим первым громким писком жалобно и слабо запищали малыши в коробке. Сначала еле слышно. Зато Мишель решила твердо, что в этом новом месте она рожать не будет и занялась детьми. Мы еще часа полтора потусили в операциоке и, когда мамаша влезла в обувную коробку к детям и обняла их лапами, решили, что надо двигать домой, завершать процесс.  Две последние девчонки родились уже дома. Тоже в полной тишине, но это уже так не пугало. Устала я за них всех бояться. Может, это дети такие, молчаливые и спокойные, а я - псих ненормальный. По крайней мере так думать было на много удобнее. Ну с чего я взяла, что каждый появившийся на свет ребенок должен в первую очередь подать голос, заявить миру о своем появлении? Вот этим заявлять ничего не надо, они и так знают, что их ждут, поэтому молчат. И сейчас, на второй день, тоже молчат. Голос подают только тогда, когда остаются одни больше, чем на три минуты.
 Мишель от детей первые сутки не выходила. Грела, кормила, вылизывала. На всех подходивших близко угрожающе рычала. Запускать руки в домик и трогать детей разрешала только мне, и то под ее бдительным надзором и только для того, чтобы помочь малявкам найти путь к молоку.

Это один из путешественников. Уж и не знаю, тот, что в машине, или что в коридоре, но пацан, значит путешественник.

А это сестрички. Мы их уже взвесили - на двоих 100 грамм. Жемчуг, когда родилась, была и то побольше. Если всех малявок скопом положить на весы, там и полкилограмма не будет. А если посмотреть с другой стороны - целых шесть собак.

Почти интимное фото. Интересно, что Мишель этой малявке сейчас рассказывает...

Моя основная задача сейчас - проследить, чтобы самые маленькие добрались до молока и хорошенько им набурболились. Если в первые часы им это было совершенно не интересно, то сейчас живенько так пристыковываются, расставляют жадно лапы в стороны, отталкивая ближних агрессоров :"Мое! не отдам!!!" .

И все молчат. Предыдущие дети голосили изо всех сил. Был среди них один певец, он даже когда ел не замолкал. А эти молчуны. Я даже уже и привыкла