У девочек рвутся струны уже под бубен. У девочек страсть сердечна, а сердце крепко. И смерть на миру красна даже в волчьей шубе, А в норке и не на миру - красна, но редко.
У девочек всё упруго, и грудь, и нервы. За каждым углом притаился горячий мачо. Им кажется, нет ничего сексуальней стервы. Но свечка на стол - и плачут, заразы, плачут.
А я не то, чтоб от зависти, но обидно, - Ни памяти девичьей, ни упругости нервов. А хочется в белом.. Чтоб мачо под боком, видный, И пусть у меня он не первый. Да хрен с ним, с первым.
А хочется в алом иль, в лучшем случае, в голом. И не покраснев признаться: «Читаю Грина». И свечку на стол, и плакать, как дура, в голос. И умереть красиво, где-нибудь в Рино.
Но это у девочек, а у меня - октябрь. Не Рино, не Рим, - Калифорния и мигрени. Закрыты как тема и пропасти, и «хотя бы» До лучших условных времён, где пушкинский гений
Пречистой своей красотой не покажется пресным. Накапав чернил, схвачусь за перо, за дело, И свечку на стол, и... Не плачется, хоть ты тресни. И красный мне, как корове седло, и белый.
У девочек рвутся струны легко, игриво. У девочек всё прекрасно - душа и зубы. Разделать бы эту девочку в хвост и в гриву, Но спят мои девочки, спят две мои голубы.